Следующему президенту сейчас лет 30 -

Попасть в финпол – престижно, а стать космонавтом – нет

– Гани Есенгельдинович, информационный повод для встречи вы дали сами – на минувшей неделе предложили учредить День казахстанской космонавтики. Считаете, у нас праздников не хватает?

– Пусть он будет не выходным, не красным днём календаря – дело не в этом. А вот в чём. Первый в мире космодром был создан на территории Казахстана. Первый спутник и первый человек отправились в космос с нашей земли. В СССР был День космонавтики – 12 апреля. С распадом Союза этот праздник стал чисто российским. В нынешнем году на 65-й Генеральной Ассамблее ООН эта дата была признана Всемирным днём космонавтики. ООН фактически отняла у России её праздник, и теперь его нет ни у них, ни у нас.

Вот я и подумал: у каких-то стран есть одни только бананы или мандарины, а они себя на весь мир пиарят. А у нас есть космодром, номер один на планете, до сих пор непревзойдённый. Есть космическая отрасль, худая, бедная, но она на подъёме. Есть свои космонавты – они живые и ещё не старые герои. Это «фишка», о которой должен знать весь мир! Знать, что Казахстан – космическая держава! А мы об этом молчим. Мы хотим прославляться нуворишами, молодёжью, которая за границей швыряет 50 тыщ баксов чаевых, другими дурными страстями. А где нам выгодно – там мы в рот воды набрали. У нас есть всего пара таких «фишек», которые способны прославить Казахстан на всю планету. Первая – закрытие Семипалатинского полигона и отказ от ядерного оружия. Это был высокий нравственный пример для всех стран! Но ещё выше – космодром. А в этой стране нет даже даты, которую нужно отмечать. Между тем, 2 октября исполнится 20 лет, как первый казахстанец Тохтар АУБАКИРОВ полетел в космос. Его народ до сих пор любит, повсеместно. Это живой пример для нас, как человек сам себя сделал. Героического характера человек. И это личность не только национального – планетарного масштаба: он член международной семьи космонавтов. А мы таких людей стесняемся прославлять.

И это в то время, когда у нас нет героев. В этом году – 300 лет Аблай хану, дипломату, собирателю земель казахских, создателю нашей государственности, великому человеку. А мы не отмечаем. Три с половиной юрты поставили на его родине – вот и весь юбилей. Ну ладно, это история, которую мы не знаем и знать не хотим. Но здесь – живой космонавт. Любая страна своих космонавтов на руках носит. А мы стесняемся.

Находись Байконур в любой другой стране – туда бы толпами туристов завозили, майками и значками с его символикой всех бы завалили: отсюда шагнул в космос первый человек! У Казахстана есть особое право гордиться этим – наша земля подставила сотням космонавтов стартовое плечо. Но мы не видим своих преимуществ. Что у нас за идеологи и правительство, которые не способны оценить то, что нам Богом дано! Зато в нефти, которую тоже Бог дал, – все спецы: урвать можно. А в космической отрасли пахать надо, вкладывать инвестиции – и неизвестно ещё, когда дивиденды будут. Поэтому там никого нет – неинтересно.

Исходя из всех этих соображений, я и предложил в честь полёта Тохтара Аубакирова в космос объявить 2 октября общенациональным Днём космонавтики. Вообще я очень хочу, чтобы наши детишки снова мечтали стать космонавтами, классными металлургами, инженерами… А они сегодня о чём мечтают? Попасть в полицию, на таможню, в финпол – где деньгами пахнет. А космонавтом, инженером или педагогом – непрестижно. Примеров нет – героев нет. Вот такая составляющая нашей идеологии. Государственной идеологии.

– Ваши доводы разумны и резонны. Но нельзя не учитывать и генетическую память людей. Допустим, ваше предложение приняли. Но не получится ли с Днём казахстанской космонавтики, как с Днём казахстанской армии, про который до сих пор не все в курсе, что он празднуется 7 мая, и по старой советской привычке отмечают 23 февраля… Из-за этого даже скандал в мажилисе был.

– Здесь одно другому не противоречит и не мешает. Я за то, чтобы отмечали и по генетической памяти 12 апреля – Всемирный день космонавтики, и по новой памяти – 2 октября, День казахстанской космонавтики.

Коллективными письмами Конституцию не изменишь

– От космоса плавно переходим к следующей теме. Тохтар Аубакиров был одним из 138 человек, подписавших известное обращение в защиту казахского языка. Я прошу вас дать оценку, во-первых, требованию лишить русский язык статуса официального, изложенному в том письме, а во-вторых, последующему отказу некоторых подписантов от своих подписей.

– Здесь ситуация для меня такая. Государственный язык в Казахстане стремительно развивается – по количеству казахскоязычных детсадов, школ, СМИ и т.д., и обратной дороги нет.

Людей волнуют две проблемы. Первая: не слишком ли быстро это делается? И вторая – не идёт ли скорость внедрения языка в ущерб его качеству? Я считаю: для того чтобы родной наш язык развивался и стал государственным на деле, во всех сферах, нужно создать Академию казахского языка. Надо развивать язык техники, космоса, биологии, медицины и т.д. И примеры такого интенсивного развития языков в истории есть. После Второй мировой войны Япония с помощью американцев становилась индустриально-технологической страной. И тогда встал вопрос: в японском языке не было технической лексики, и как, например, описать содержание мотора, тысячи запчастей? Японцы поставили перед собой задачу: за 50 лет развить язык так, чтобы любой житель Страны восходящего солнца мог описать на родном наречии любую сферу жизни, любой процесс, в том числе технологический. И они своей цели достигли. Сегодня к продукции made in Japan инструкции идут на японском даже больше, чем на английском. И сделано это было за полвека.

– Положим, есть и другие примеры. После обретения Ирландией независимости старокельтские корни тоже пытались внедрить везде, в том числе в сферу науки и технологий. В результате народ поголовно перешёл на английский, а на ирландском сегодня говорит от силы один процент населения. Реализация подобной задачи может быть реальной, только если она станет общенациональной идеей. Но нам до японской целеустремлённости – как до Луны. Да к тому же научно-техническая лексика, которой все владеют, уже есть: объём научной литературы, изданной на русском языке, занимает второе место в мире после английского. Зачем казахскому языку японский путь – для самоутверждения?

– Да, такие задачи мы должны ставить с точки зрения самоутверждения. Подобные цели расширения использования языка за рамки бытовой речи ставят перед собой в Европе даже маленькие языковые группы – по 50–100 тыс. человек. Ну а мы вообще самостоятельная держава и ещё в будущем претендуем на нанотехнологии. По Программе форсированного индустриально-инновационного развития мы должны не только совершенствовать производство, но и переходить к разработке информационно-технологических новинок. Почему нет? Это хорошая амбициозная задача. Наши мозги должны заработать на вторичном– третичном уровне – то есть как конструкторские мозги. А раз такое дело и раз мы возрождаем в полной мере всю атрибутику – значит, должны развивать в этих сферах и средство коммуникации – язык.

– Гани Есенгельдинович, я человек прозаический, и меня всегда интересует земное воплощение прекраснодушных идей. Скажите, это реалистично? Вот сейчас издаётся 30-томник казахских терминов, рождённых не в живой языковой среде, а придуманных в учёных кабинетах. Кто будет говорить на них?

– Я поддерживаю саму тенденцию расширения сфер применения языка. А потом то, что окажется лишним, будем отсекать. Иногда сначала набирается просто количество, а затем, когда нам нужно, оно переходит в качество.

– Ну, допустим, с количеством всё в порядке. Издано уже столько словарей с искусственной лексикой… Это, кстати, головная боль для иностранцев: они думают, будто всё всерьёз, старательно зубрят, а когда начинают говорить на неологизмах – носители языка их не понимают... Однако вы не ответили на вопрос про «обращение-138».

– Любой человек может обсуждать любую тему. Но есть вещи, которые на митингах или с помощью коллективных писем не решаются. Мой подход такой: вопрос, принимать или не принимать решение, – это не вопрос тех, кто подписал то обращение. Это прерогатива парламента. Мы можем сколько угодно критиковать его: спит, бездействует и т.д. Но в мире нет ни одного парламента, которым было бы довольно население.

Однако это единственный легитимный институт, который принимает судьбоносные решения. А к судьбоносным я отношу даже удаление одной-

единственной запятой из Основного Закона, не говоря уже о целой статье или конституционной норме. То есть для меня это (обращение. – В.Б.) – не предмет, чтобы я разбирал по косточкам, кто подписал, кто отказался… Если бы это произошло в парламенте – тогда мы бы с вами обсуждали эту тему.

– Среди подписантов был депутат мажилиса…

– Повторяю, это случилось не в стенах парламента.

– Но и спикеры обеих палат, и многие депутаты высказались по этому поводу.

– Они сказали: не будут менять Конституцию. У каждого свой подход. Когда дело касается Конституции, я всерьёз воспринимаю то, что у нас лежит в повестке дня.

– Я так понял, что оценивать отзывы подписей вы тоже не хотите.

– Это стереотип поведенческой модели. Кто-то подписывается, потом отказывается. Ну время у нас такое. Нормально.

– Хозяин своему слову: захотел – дал, захотел – назад взял?

– Свойство характера такое (смеётся).

За владение казахским надо платить

– Вот на какую тему хотел ещё с вами поговорить. Национал-патриоты упрекают русскоязычных в том, что они НЕ ХОТЯТ изучать государственный язык. Однако желание есть, но не всегда есть возможность. Для обучения нужно, во-первых, время, а во-вторых, деньги. Где, допустим, я, кормилец семьи, дотемна пропадающий на работе, возьму лишние часы и лишние средства? Да и у многих в зрелом возрасте просто нет способностей к языкам, тем более такому сложному, как казахский. Было бы это легко – все б уже говорили по-английски.

– Насильно никто никого заставлять изучать не собирается: это всё разговоры из Сети. Но есть поведенческие нормы – мы в обществе живём. И в этом обществе надо создать такие условия, чтобы не доходить до административных мер. Заинтересовать – чтобы у людей мотивация была. Огромные суммы тратятся на языковую политику…

– И куда они уходят?

– Вот-вот. Эффективность – ноль. Моё предложение, которому уже лет пять, было и остаётся таким. Если мы определили задачу, чтобы до 2020 года 95 процентов населения владело государственным языком, надо не впустую тратить деньги, а направить их на поддержание мотивации у людей, чтобы они сами стремились изучать язык. Я бы эти суммы аккумулировал в одном месте – например, в Министерстве образования и науки. И первый шаг – за счёт государства повсеместно вывесить плакаты и билборды примерно такого содержания: «Не стесняйся говорить по-казахски», «Сегодня одно слово, завтра – три, послезавтра – двадцать», «Мы все любим казахский язык». Это агитация. Что касается непосредственно обучения, я бы разделил степень владения языком на три уровня. Первый – знание бытового разговорного языка. Второй – способность письменно переводить с русского на казахский и наоборот. И третий – свободное владение литературным языком, то есть умение устно и письменно рассуждать на сложные, в том числе специальные темы, прочесть, скажем, лекцию. По каждому уровню человек сдаёт экзамен государственной языковой комиссии – в школах, районо, гороно, облоно. И получает соответствующий сертификат.

– И куда с ним потом?

– В организацию, где ты работаешь, – вне зависимости от того, государственная она или частная. И получаешь надбавку к зарплате: 10% – за первый уровень, 15–20% – за второй, 30% – за третий.

– Надбавку получат только «неносители», выучившие язык, или ещё и те, кто впитал его с молоком матери?

– Все, кто обладает языком.

– Тогда огромное количество людей получит как минимум 10-процентную надбавку просто по праву рождения, в чём их персональной заслуги, как вы понимаете, нет. Дискриминация получается…

– Я вам скажу: даже те, кто и хотел бы претендовать на 30%, не рискнут пойти сдавать экзамен. И это будет для них стимул к углублённому изучению языка. Думаю, считаные люди сегодня смогли бы пройти третий уровень… Вот вам и ответ на вопрос, где выкроить время на обучение: если будет мотивация получать ежемесячно 10–20% к окладу – вы его найдёте.

И сколько б подобная программа ни стоила – она для государства будет таким же «уроном», как если бы вы 100 тенге потеряли: вы этого просто не заметите, и казна не заметит. У нас кое-кто по 10 миллиардов долларов за границу вывозит – и ничего, экономика не упала. А это не стоит 10 миллиардов. Мы всех застимулируем – и русских, и казахов: знаешь язык – иди в кассу. И вы увидите, как к 2020 году всё переменится, и все разговоры прекратятся.

– Это называется «тянуть за язык». Вы совершенно правильно подметили, что для изучения языка нужна мотивация: она может быть экономической, любовной, какой угодно, но присутствовать должна обязательно; из-под палки язык не выучишь, – или живая языковая среда. Например, в Баянаульском районе Павлодарской области по-казахски говорят все: и русские, и украинцы, и корейцы, и уйгуры – там так исторически сложилось. В крупных же городах эта среда только формируется. Кто хочет реально знать язык – по-прежнему едут в аул. На мой взгляд, власть упустила момент, когда изучение казахского могло стать модой, как в начале XIX века в России был модным французский, на котором Пушкин писал без ошибок, а по-русски – с ошибками. И теперь, не создав мотиваций и языковой среды, требуют чуть ли не в директивном порядке владения речью, причем в таких интонациях, как будто люди не заплатили за коммунальные услуги или там налог на землю. А ведь это очень тонкая сфера…

– Когда я первый раз во Францию приехал, какой-то бабке сказал «бонжур». Так она на всю улицу стала орать: «Как вы прекрасно говорите по-французски!» Видит же, что перед ней не француз. Мне было так приятно. Во Франции, если вы скажете одну фразу на их языке, пусть, ошибками, – вы милейший человек, и вас будут на руках носить. Вот такая там культура и благожелательная среда. Такую же мы должны создать и у нас.

– Многие русскоязычные болезненно реагируют на не всегда уклюжие шаги власти в языковой политике и, считая, что будущего у них здесь нет, действуют по принципу «чемодан – вокзал – Россия». Тем более что подобными «подсказками» полны интернет-форумы. Но немало и тех (к ним отношусь и я), кто не хочет уезжать в большую страну, которую присоединила к себе маленькая Чечня и где такая коррупция, какая даже нам не снилась. И эти люди стараются, чтобы если не они, то хотя бы их дети свободно владели госязыком. Одна моя коллега два года назад сознательно отдала своего теперь уже четырёхлетнего сына в казахский детсад. Всё это время исправно платила. Результат – ноль. В школах по нескольку лет язык учат, а выпускники в нём – ни в зуб ногой. То же и в вузах…

– Мы перешли к вопросу качества образования. Что нужно сделать, чтобы от изучения языка была отдача? Учебный процесс должен регулироваться не школьным педсоветом, а более крупным методологическим центром. Где у нас институт языка и языкознания? Где лучшие филологи? Если у нас этого нет, надо создать институт казахского языка.

– Или всё-таки академию?

– Пусть будет академия. Этот центр должен расширить географию языка, внедрить единую методологию его изучения на школьном и дошкольном уровне, стать соучредителем государственного образовательного телеканала, где лучшие педагоги, во-первых, учили бы самих учителей по самым современным методикам, а во-вторых, рассказывали бы родителям, как готовить ребёнка. Ведь если заложить в него основы казахского – через игру, через интерес – ещё в ясельном возрасте, он эту заинтересованность, это стремление учиться принесёт в детсад, а потом в школу. Почему у вашей знакомой результата нет? Потому что в детском садике царит равнодушие – оттого, что у воспитателей, как, впрочем, и у школьных учителей, нет общей профессиональной направленности. А это, в свою очередь, из-за того, что нет единого образовательного центра. В итоге каждый учит кто во что горазд. Отсюда и результат. Точнее – его отсутствие.

Просто выделять деньги на языковую политику – не решение проблемы. Если не будет системного подхода – это тупик.

Бюджету нужна огромная статья расходов на борьбу с экстремизмом

– Между событиями в посёлках Шубарши и Кенкияк Актюбинской области (когда нас убеждали, что уничтоженные экстремисты были никакие не экстремисты, а обычные преступники, которые воровали нефть из трубы) и решением правительства выделить 13 млрд. тенге на борьбу с экстремизмом прошло всего каких-то два месяца с хвостиком. Чем вы объясняете столь стремительную эволюцию взглядов власти на проблему?

– Мы не в потустороннем мире живём и знаем, что повсеместно на ликвидацию очагов экстремизма выделяются огромные суммы. Раньше эта проблема не была для нас приоритетной, и вот мы столкнулись лицом к лицу с новым для себя явлением. Но само общество психологически было к нему подготовлено, поскольку наблюдало и трагедию 11 сентября, и другие крупные теракты, которые происходили в разных странах мира.

– Однако всё-таки первая реакция была оторопь: этого при нашей стабильности не может быть, потому что этого не может быть никогда…

– И, тем не менее, мы не стали слишком долго чесать репу, ждать рецидивов, усугубления процесса – одним словом, наступать на грабли. Внутренняя готовность реагировать уже была.

Терроризм – это явление, которое не знает границ и понятия государственности. Оно по своей природе космополитично и действует во всех направлениях. Террористам всё равно что взрывать: башни в Нью-Йорке, отель в Мумбаи или метро в Лондоне. Их идеология одна – уничтожать, убивать. А уже на этом фундаменте они могут возводить экстремистскую псевдорелигиозную надстройку: джихад, война с неверными и т.д.

И 13 миллиардов тенге на борьбу с таким явлением – это, на мой взгляд, мало. Я бы дал как минимум 30 млрд. Потому что надо внешние границы закрывать, аэропорты, места массового скопления людей. Мы нигде ни к чему не готовы, если на то пошло. Везде формально относимся. Пронести бомбу на вокзал, на мост, на электростанцию – две минуты.

– Вспоминаю, как перед Азиадой на входе в Алматинский аэропорт рамки-металлоискатели установили, а после её окончания – сразу сняли…

– Вот и пример. Комплексное решение проблемы – это государственная задача. А мы с испугу дали 13 млрд. одному ведомству. Да, наверное, это надо было сделать: подучить, вооружить ребят, чтобы не губить их понапрасну. Что, конечно, не снимает вопросы контроля, охраны стратегических объектов и в целом – вопросы государственной безопасности. Это совершенно новый уровень задач. Поэтому в бюджете должна быть предусмотрена огромная статья расходов по линии всех министерств и ведомств, по всем объектам – от детсадов до электростанций.

– В сенате поднимался этот вопрос?

– Мы периодически говорим об этом. Я думаю, что сначала проблему надо обсчитать, и сделать это должны специалисты. Для этого у нас есть такой институт, как Совет безопасности, который должен всем дать задание: сколько будет стоить система безопасности в школах, кинотеатрах, на

рынках и т.д.? во что обойдётся усиленная охрана границы? в какую сумму выльется укрепление спецслужб? Должна быть подготовка населения – как, например, вести себя при взрыве. В Москве сколько взрывов в метро было – так и не научились. А в Алматы тоже скоро метро откроют, да и базары у нас всегда битком забиты.

Если не чистить дно корабля – он утонет

– Всё, о чём вы говорите, – это реакция на следствие. Может, стоит взглянуть и на причины возникновения экстремизма в Казахстане?

– Кто у нас спокойно покупает паспорта или вид на жительство? Кто у нас воспитывает молодёжь и проповеди ей читает? С Кавказа приезжают, из ближневосточных стран, из Афганистана, Пакистана. У них – свой опыт жизни, включая боевой. Откуда это пошло?

В 1992 году был принят закон о религии. Перед этим, помню, сколько повылезло правозащитников наших: государство, не смей вмешиваться в религию! это личное дело человека, который хочет с Богом общаться! По первоначальному законопроекту основными религиями в Казахстане признавались ислам, христианство и иудаизм. А в итоге приняли закон – либеральнее некуда. В стране было зарегистрировано двести только крупных религиозных организаций, а фактически – сект. Приезжает миссионер – стадионы собирает, издевается над людьми, и закон ему это позволял.

Народ их не знал, и получается, что мы своим чрезмерным либерализмом сами же их к себе и заманили. Дошло до того, что единоверец единоверца из-за разного толкования догм убивает. Что ж это за закон такой?! Сейчас мы его меняем, а правозащитники опять хай-вай подняли: государство хочет ужесточить и т.д. Ну а что – мы вас должны на руках носить, чтобы вы ещё двести сект к нам притащили? Хватит, наглотались. Вы езжайте в Швейцарию и погнобите тамошние власти за то, что запретили минареты строить. Или критикуйте САРКОЗИ, который не даёт хиджаб носить и на улицах молиться.

Я понимаю, религия – дело интимное, тонкое, но при чём здесь секты? Почему мы должны давать добро на их деятельность, да ещё без регистрации? Но главное для нас – обезопасить людей. Сколько родителей плачут – ребёнка заманили в секту, школу бросил, только молится…

– А вы всерьёз рассчитываете, что салафиты и ваххабиты пойдут регистрироваться в органы юстиции?

– Теперь будут. Все будут.

– Иначе они поставят себя вне закона?

– Да. На поводу у этих сект и правозащитников государство больше не пойдёт. Мы достаточно нахлебались за эти 19 лет. Мы по-другому будем ставить вопрос.

– Как?

– Во время предвыборной президентской кампании я предлагал, чтобы у нас был восстановлен государственный комитет по делам религий.

– В мае же создали Агентство по делам религий…

– Вот, создали. Мы должны понимать, что такие процессы, которые являются частью общественной жизни, государство будет регулировать. И стесняться нам тут нечего. А что отсекать и кого ограничивать – это уже предмет дискуссий. Но абсолютной вседозволенности больше не будет. Тем более для тех, кто посягает на государственные институты и представителей власти, призывает к неповиновению, проповедует насилие. Всё. Праздник кончился. Если не чистить дно корабля от прилипал и ракушек – он утонет.

Сенат не имеет права комментировать скандал на Хоргосе

– Следующий вопрос к вам как бывшему председателю Государственного таможенного комитета (Гани Касымов занимал этот пост в 1996–1999 годах. – В.Б.). Едва ли не самый громкий скандал этого года случился на таможенном пункте в Хоргосе. Конечно, удивительными для всех оказались и суммы взяток, которые там вращались, и факты сращивания крупных чинов силовых ведомств с криминалом. Скажите, в ваше время взятки на таможне меньше были?

– За тот период, что я возглавлял Таможенный комитет, до уголовного процесса было доведено не больше десятка дел по взяткам на таможне, и то на уровне частных случаев. Тогда о системности поборов речи вообще не шло.

На Хоргосе явления такого порядка были, и я обратился к министру внутренних дел Каирбеку Шошановичу СУЛЕЙМЕНОВУ за помощью. Он мне дал полтора автобуса спецназовцев из «Сункара». Я с ними туда приехал, там какие-то «левые» таможенники работали, некоторые даже в форме. И в три дня, может быть, жестковато, но порядок на Хоргосе мы

навели. А в целом по стране за год увеличили пополнение бюджета за счёт таможенных сборов с 19% до 22%, при этом не расширив штаты ни на одну офицерскую единицу.

– Сколько это было в абсолютных цифрах, не помните?

– Когда я пришёл, мы за год перечисляли в бюджет 12,5 млрд. тенге, а когда уходил – уже 33 миллиарда. Такой рост – за счёт того, что не давали воровать.

– Сенат рассматривал на своих заседаниях вопрос, как так получилось, что высокие чины КНБ и таможни оказались замешаны в том скандале?

– Сейчас никто не может рассматривать. Потому что вы, пресса, долгие годы требовали отменить телефонное право и вмешательство государственных органов в ход следствия. Просили – ну вот, допросились. Теперь вы можете писать о событиях на том же Хоргосе и комментировать их. А у законодательного и государственных органов, кроме прокуратуры, такого права нет. Мы после процесса можем давать оценку. Или надо было до начала следствия её давать.

– Сегодня же выходной, вы не на работе, могли бы как гражданин высказаться. Или вы по субботам тоже сенатор?

– Сенатор – это не с девяти до шести, он постоянно сенатор. Мы не имеем права вмешиваться, и я не могу нарушить закон.

В Таможенном союзе – как в танке

– Продолжим таможенную тему. Когда Казахстан вступал в Таможенный союз, нам обещали небо в алмазах. Пока же мы видим только дикий рост ставок на растаможку автомобилей и цен на бензин и другие товары. Наша страна, имевшая один из самых либеральных таможенных кодексов в СНГ, сейчас вынуждена делать шаги назад, чтобы гармонизировать его с куда более консервативными кодексами России и Белоруссии. И Казахстан фактически стал частью российского неконкурентоспособного рынка. Как вы прокомментируете первые плоды присоединения нашей республики к ТС?

– Сейчас нет ни одной нормальной страны, которая бы не стремилась к интеграции. Когда мы с кем-то объединяемся, то как субъекты экономической деятельности становимся в два раза сильнее – из-за уменьшения расходов. Скажем, мы развиваем металлургию, и нам нужны квалифицированные кадры. Зачем нам создавать свой институт металлургии, который потребует миллиардных затрат, если такой уже есть в Москве и мы можем послать людей туда учиться? Вот это вот – позитив ТС, когда потенциал экономик работает друг на друга, чтобы лишних расходов не было. Нам не нужно производить свои танки, если Челябинский тракторный завод недавно выпустил Т-90С – прекрасная машина! Весь мир в очереди за ней стоит, а мы покупаем без таможенных пошлин, с преимуществом в цене в 20-30%.

– Мне танк не нужен.

– Вам не нужен – Министерству обороны нужен. Я какой пример ни приведу – вам всё не нравится.

– Да я просто пытаюсь тему «заземлить», узнать, когда польза от Таможенного союза на кармане рядового казахстанца скажется.

– Вот это другой вопрос. Сейчас идёт процесс гармонизации – унификация тарифов по всем трём странам. И не самый лучший выход, что мы берём низший тариф по России, который всё равно получается выше нашего тарифа. Отсюда идёт рост цен. Почему наша делегация не отстаивает белорусские или казахстанские тарифы, а соглашается с российским? Это же по нам бьёт. Вот отсюда – негатив. Бензин в России дороже, и пока мы цены не унифицировали, они выкупают, вымывают наш бензин, увозят к себе, а у нас цены растут. Поэтому наша делегация в Москве в вопросах тарифов и таможенных пошлин не должна постоянно идти на поводу у России, а быть позубастее и отстаивать интересы Казахстана.

Сейчас нужно проанализировать не самые хорошие показатели действия ТС по отношению к бизнес-структурам и рядовым потребителям. Что касается макроэкономики – там всё нормально, идёт рост товарооборота благодаря снятию таможенных барьеров.

– Тёте Мане с дядей Сериком эта макроэкономика – до лампы.

– Неисправимых вещей не бывает. Всегда можно договориться. Когда я пришел в Таможенный комитет – километровые очереди машин на растаможку стояли. Тогда порешали с Москвой – и до недавнего времени проблем не было. Сейчас ставки на растаможку для бэушных машин до 10 лет подняли на 30%, но если в следующем году Казахстан вступит в ВТО – они снизятся на 20%.

– Мы ж вроде с россиянами и белорусами колхозом решили вступать.

– Не получится: колхозом ВТО не принимает. Предполагается, что первой Россия вступит, потом мы. А в ТС пока идёт несработка, процесс притирки…

– А не проще ли всё на самом деле? ТС создан в интересах главным образом России, которая за счёт нас и белорусов банально расширила свой рынок сбыта.

– Во-первых, насыщения рынка мы ещё не видели: товарооборот увеличился ненамного, чтобы это ощутили люди. А некоторые российские товары, я считаю, просто замечательные, гораздо лучше турецких и китайских.

– Какие?

– Бытовая техника, электронная, стройматериалы для ремонта квартир: кафель, линолеум и т.д. И цены на них приемлемые. А то, что мы производим, не качественнее, чем российское. Поэтому надо наше производство застимулировать. В общем, по ввозу-вывозу каждой номенклатуры товаров нужно анализировать статистику: где мы проигрываем, где выигрываем. А огульно охаивать Таможенный союз я не хочу.

– Но хоть с геополитической точки зрения для нас толк от ТС есть?

– Несомненный. Сейчас с некоторыми малыми и средними странами, которые не привязаны ни к одному государству из ядерного клуба: это Египет, Тунис, Ливия, Ирак, Йемен и т.д. – Запад делает что хочет, в том числе силами экстремистской окраски. К Казахстану он тоже мог «докопаться» – из-за той же нефти. Но теперь присутствие в Таможенном союзе, под российским ядерным зонтиком, даёт нам лишнюю гарантию нашей национальной безопасности.

Сколько партий пройдёт в мажилис?

– Гани Есенгельдинович, в этом году будут досрочные выборы в мажилис?

– Нет. По одной простой причине. Выборы президента состоялись. Выборы в сенат – тоже. Конституционные сроки избирательной кампании в мажилис – 2012 год (другой вопрос – в какое время пройдут выборы в будущем году). А сейчас у нас на повестке дня серьёзная дата – 20-летие независимости.

– Ваш прогноз на расклад политических сил в нижней палате следующего созыва. Она будет двухпартийной? Или это будет имитация двухпартийности?

– И ваша версия имеет право на существование, и моя. Я предполагаю, что будет трёх-четырёхпартийный парламент. Так, мне кажется, было бы лучше для нашей демократии. А две – это близко к имитации. Думают: будет партия власти и её сателлит – и всем станет хорошо. Но это ведь почти как при СССР, когда малахольно жили с коммунистами и блоком беспартийных.

– То есть советская инерция продолжается?

– Конечно. Наверное, это не полный ответ на потребность общества. Поэтому, я считаю, на период перехода от президентской к президентско-парламентской форме правления можно было представителей всех партий (у нас их не так много – всего 10) провести по квоте в парламент, как проводят членов Ассамблеи народа Казахстана. Пусть пошумят, поговорят…

– Было бы интересно. Для журналистов. Квалифицированное большинство партия власти вряд ли добровольно уступит.

– Пусть две трети за собой оставят, а остальное другим партиям отдадут.

– Вам эта идея сейчас в голову пришла?

– Нет, я и раньше её высказывал. Или квоты ввести, или порог снизить до 3 процентов.

Главное – есть из кого выбирать

– Напомню недавний сюжет, когда в одной популярной российской газете один советник нашего президента назвал главу одного фонда национального благосостояния преемником. Мне интересны, так сказать, тайные пружины, которые выталкивают на свет божий подобные высказывания. Обычно у нас прочат в преемники того, кого хотят скомпрометировать. Как вы считаете, было ли это сделано из таких соображений или по простоте душевной?

– Эта тема имеет право на жизнь. В любой стране общество обсуждает подобные щекотливые для кого-то вопросы. Это нормально. Наш лидер переизбран до 2016 года. Но уж если такая тема поднимается, думаю, это связано с желанием прощупать общественное мнение. И в какой-то мере снять напряжение – раз об этом говорят на всех уровнях. Наконец, сегодня

всерьёз обсуждать эту проблему – преждевременно. А мой личный прогноз, чтоб вы знали, такой: настоящий преемник находится за пределами круга людей, о которых сегодня говорят как о преемниках. Ему сейчас лет 30, он где-то ходит, работает, обкатывается и созреет, когда мы все – и эти люди, и вы, и я – уйдём на покой. Это будет человек нового поколения, отвечающий требованиям XXI века, не связанный ни с советским временем, ни с девяностыми годами, ни с нищетой, которую мы пережили, ни с коррупцией. Он получит страну с её проблемами, но это будет новый взгляд суперсовременного человека. И, я думаю, такие ребята есть. С образованием Итона, Кембриджа или Колумбийского университета, с прекрасным знанием казахского, русского и английского. Способные ответить на вызовы времени. Самое главное – есть из кого выбирать.

МУСАБАЕВ НЕ ПОДДЕРЖИВАЕТ ИДЕЮ КАСЫМОВА

Председатель Национального космического агентства Казахстана (Казкосмос) Талгат МУСАБАЕВ (на снимке) считает, что объявлять 2 октября Днём казахстанской космонавтики нецелесообразно.

– Весь цивилизованный мир отмечает одну дату – 12 апреля 1961 года – День космоса во всём мире. Почему мы должны отличаться? Ни у кого нет такого праздника, – сказал Т. Мусабаев журналистам в понедельник в Астане.

До сих пор в космос летали два казахстанских космонавта: Т. Аубакиров (в октябре 1991 года в качестве космонавта-исследователя на «Союзе ТМ-13») и Т. Мусабаев (трижды – в 1994 году в качестве борт-инженера на станцию «Мир», в 1998 и 2001 годах – в качестве командира корабля на «Мир» и МКС).

Автор: Вадим БОРЕЙКО